— Готовься к смерти, несчастный сын вражеского племени! — громогласно произнес Истребитель Драконов. — Склони перед моим мечом свою рогатую голову и, если не можешь, драться, то хотя бы умри смиренно, как подобает проигравшему! Кому говорю, тварь поганая?!
— Погоди-погоди! — взмолился старенький дракон с обвислыми крыльями, полинявшей, некогда вероятно темно-зеленой, а ныне бледно-желтой чешуей и грустными взглядом водянистых глаз. — Зачем вот так сразу мечом-то, а? Не поговорив толком, ситуацию не прояснив? Я ж на тебя и не нападаю вовсе! Может, оно как-нибудь миром, а? Дипломатически? Я старый стал и вполне миролюбивый. Давай миром, а?
По чести, дракон говорил правду. Если он когда и имел право зваться грозой округи, то с того времени прошло лет не многим меньше, чем с момента вымирания его далеких предков динозавров. Сегодня дракон являл собой жалкое зрелище, горбатый и перекошенный, он едва ли превосходил силою и свирепостью садовую ящерку – большую любительницу попортить плохо охраняемые грядки с клубникой.
— Миром, говоришь? Диплатически? — возмутился Истребитель. — Отпустить тебя, похитителя невинных девиц, убийцу принцесс, живодера, живоглота и… э-э-э, — тут храбрый воитель слегка замялся, подбирая нужные слова. — И злостного неплательщика налогов?
— Каких налогов? — искренне удивился дракон. — Никогда не слышал, чтобы драконов облагали налогами… Но суть-то не в этом. Глянь на меня, благородный рыцарь, похож я на живодера и убийцу? Да вздумай я поджечь сарай с просмоленной соломой, моего пламени едва ли хватит на испепеление одной единственной хворостинки! Я стар и немощен, а ты «вражье племя», «тварь поганая»!
— Ты дракон! — кричал рыцарь. — Душегубец и злодей! И не вздумай отравить меня своими едкими речами! Уж я-то знаю, на что вы, драконы, способны – вам бы только околдовать и сцапать. Со мной этот трюк не пройдет! Не живодер, не похититель, не убийца, да? А у самого, небось, все логово принцессами забито!
— Что правда, то правда, — грустно отвечал дракон. — Принцесс у меня хватает. Но понимаешь ли в чем дело. Они сами ко мне приходят! Лезут и лезут, лезут и лезут, никакого спасу нет. А кто их звал? Я? Как бы не так. Не нужны мне эти принцессы – в логове не уберутся, лань не подстрелят и на вкус противные. Я бы и рад от них избавиться – ведь не могу! Выгонишь одну – пять приходят! Во всем сказочники виноваты, наплетут историй, дескать, за прекрасной принцессой в пещеру дракона непременно явится прекрасный принц! — дракон тяжело вздохнул. — Ладно бы еще только принцессы, они хотя бы красивые, а тут еще и дочки всяких пекарей с трактирщиками понаехали – нет управы, нет спасенья… Слушай, гордый воитель, а, может… может тебе принцессу отдать, а? Бери сколько хочешь – все твои! Сделай доброе дело, забери этих проклятых девок, оставь меня в покое? Пусть я последние свои деньки в тишине доживу? Замучили… ох, замучили…
— Что, прямо так оно все и есть? — недоверчиво переспросил Истребитель Драконов, впрочем, и сам сполна убедившейся в странностях женского характера.
— Не веришь? Сходи посмотри… вон мое логово, за тем кустом.
Пристально наблюдая за драконом и не опуская меча, воин бочком пробрался в драконью пещеру и, напоровшись на двенадцать горящим похотливым блеском глаз, шесть искривленных в притворно сладких улыбочках ртов и несметное количество парчи, бархата, шелка и розовых бантиков, в ужасе выскочил обратно.
— Чур меня! — только и смог произнести он. — И это все твои?
— Все мои, — печально кивая головой, отвечал дракон.
— Ну… и Бог с тобой… Пойду-ка я лучше отсюда. Бытует молва, будто на соседнюю деревню мантикор нападает. Я, пожалуй, к нему… к мантикору проведаюсь. А они, мантикоры, принцесс случаем не воруют?
— Нет… не воруют.
— Ну и ладненько, — весело добавил Истребитель. — Давай, счастливо оставаться!
— А принцессы? Принцессы-то! — крикнул дракон, но Истребитель его не слышал, ибо, не жалея коня, мчался прочь, подальше от страшного логова дракона.

@темы: Творчество

---

О любви

— Ах, моя дорогая, мы столько времени вместе, — печально вздыхая, говорил, юноша с бледным лицом и влажными глазами студента-недоучки. — Мы столько времени вместе… Я пленен вами, словно Тристан, и любовь моя разрывает грудь, заставляя истерзанное сердце пылать тысячью костров погибающего Рима. Я подобно Данте готов сойти в ад и сразиться с ордами огнеликих демонов, лишь бы вы, точно прекрасная Беатриче явились ко мне наяву, облаченная в белое и нежным взором своих небесных глаз погасили тоску в душе моей … Мое сердце пылает… Ох, я говорю о своем сердце! Поверьте, оно давно перестало принадлежать мне. Возьмите его! Я вырву этот грешный сосуд сладострастия вслед за Данко и пусть алый свет моего сердца указывает вам путь во тьме, путь к любви и раю… Я люблю вас! Но прошу не томите меня… Неужели… неужели мы не можем стать чуточку ближе?
— О, мой прекрасный друг, не просите! Я еще не готова… — отвечала юная леди, заливаясь томным румянцем невинной служительницы греческих муз.
— Ах, как больно мне слышать ваши речи! Этот яд, отравляющий мои светлые чувства… Ведь Ромео и Джульетта, святые мученики любви… — юноша перевел дыхание, голос его был робок. — Несчастные Ромео и Джульетта…им было всего по четырнадцать лет…
— Умоляю! Умоляю вас, прекратите. Я не готова! — восклицала леди, закусывая губки цвета кармина. — Я не готова, мой милый друг…
— Ах, я согласен жениться на вас завтра же! Нет, сегодня же! Лишь прошу вас, исполните мою просьбу… Я не склоняю вас к чему-то противоестественному... Ланселот и Гвенивера… Тристан и Изольда… Мы…
— Ох, нет-нет-нет!
— Вы так прекрасны, моя драгоценная! Увидев вас, Елена Троянская непременно бы залилась ядовитыми слезами черной зависти, ибо рядом с вами она – не более чем деревенская дурнушка с босыми ногами и веснушчатым лицом… Но не томите меня! Я люблю вас! Я предлагаю вам руку и сердце… Только, только прошу вас…
— Нет.
— Ах, любимая, ну, назовите мне наконец свое имя!
— Нет. — Твердо сказала юная прелестница. — Вам мало делить со мной ложе? Вы хотите знать все мои тайны? О, всемогущий Господь, вы действительно не понимаете? Я женщина! А в женщине должна же оставаться хоть какая-то загадка?!

@темы: Творчество

---

Можно писать фанфики по Толкину, Дидро, Данте, де Лакло и Бальзаку. А я вот пишу фанфики по человечеству и с нетерпением жду, когда автор оригинала публично обвинит меня в плагиате.

@темы: Мысли вслух

---

В правильных книгах побеждает Добро. В неправильных книгах побеждает Зло. В современных – Тираж.

@темы: Мысли вслух

---

Снова о лягушках

— Что же ты наделал, Иван Царевич! Кожу мою лягушиную сжег, — с печалью в голосе молвила Царевна-Лягушка. — Что же мне теперь делать…
— За стенами каменными в башне кощеевой неприступной томиться? Слезы лить, думу горючую думать, да кручиной тяжелой кручиниться? Света белого не видеть? — вдохновенно подсказал Иван Царевич, несколько не удовлетворенный супружеской жизнью с Царевной-Лягушкой.
— Что же мне теперь делать…— печально продолжала Царевна-Лягушка. — В чем мне теперь осенью ходить… в холод да дождь? Кожа-то натуральная была, стопроцентная! Дурень ты, Ванька! Поди теперь сыщи такой плащик!
— А как же Кощей Бессмертный, темница и кручина кручинистая?
— Какая кручина? Мне кручина? Это тебе кручина – нехристь окаянная! Чтоб заместо кожи лягушиной шубку мне соболиную принес да поживее!
— Значит, не заберет тебя Кощей, злодей лютый? Из дома моего не выкрадет? — Понурив голову, говорил Иван Царевич. — В темницу не запрет и цепями железные за руки нежные к потолку не привесит?
— Меня? Заберет!? Меня? Выкрадет!? Меня? Привесит!? Ох, муженек-муженек, читай поменьше книжек. Одним испорченным плащом от жены не избавишься! Тут смекалка нужна. А Кощею ты еще за ложный вызов должен будешь.

@темы: Творчество

---

Чтобы лягушка превратилась в принца нужна принцесса, или достаточно дочери лесника? ©

Дочь лесника не верила в сказки. Тому было две причины. Во-первых, Дочь лесника давно уже вышла из детского возраста – в семнадцать лет девушке зваться ребенком как-то совсем неприлично; во-вторых, она не была принцессой (достоверный факт – крепче детей в сказки верят только принцессы) и вообще к королевскому роду имела отношение столь же смутное, сколь смутное отношение имеет среднестатистическая трактирная кухарка к составлению Конституции. То есть никакое. Единственным из родственников Дочери лесника, более или менее причастным к светским кругам, был двоюродный дядюшка – пекарь по прозвищу Дуделька, которому однажды выпала честь угостить пирожком проезжего маркиза и получить за то в награду фетровую шляпу с маркизского плеча, а вернее темя. Вот такой вот была Дочь лесника, не верящая в сказки.
Но это вовсе не означает, что сказки не верили в Дочь лесника.

Это случилось летом. Очень жарким, очень зеленым летом. Дочь лесника шла по тропинке вдоль лесной опушки, зажимая в руках корзинку с нехитрым отцовским обедом. Хитрые обеды Лесник не любил, потому что хитрый обед – вернейший способ получить нехитрое несварение желудка. Дочь лесника шла по тропинке и напевала песенку. В небе весело носились птички, в траве жужжали пчелки…
— Поцелуйте меня, — прозвучал бесплотный голос.
И тут началась сказка.
Скажи еще утром Дочери лесника, что лягушки умеют разговаривать, она конечно бы посчитала вас дураком, или того хуже - сказочником. Ведь она… да-да абсолютнейше не верила в сказки, а поэтому заметив на дороге совершенно обыкновенную по-лягушачьи зеленую лягушку Дочь лесника хихикнула. Подумается только – говорящая жаба!
— Извините, юная леди, не надо мной ли смеетесь? — уточнила, а вернее уточнил лягушка.
— Над вами, — честно призналась Дочь лесника, вглядываясь в большие желтые глазищи земноводного. — А вы, извините, часом не говорящая лягушка?
— Она самая. Вернее он, — уточнил лягушка. — Я, понимаете ли, заколдованная особа королевского рода, в чем вы можете, юная леди, убедиться сами весьма простым и платоническим образом. Поцелуйте меня.
— Вот еще! — возмутилась Дочь лесника. — Я вам не какая-нибудь наивная принцесска, чтобы целоваться с незнакомыми лягушками! Я – Дочь лесника. И я не верю в сказки!
— Что вы! — воскликнул лягушка. — Никто и не заставляет вас верить в сказки, просто сделайте мне маленькое одолжение. Вам, поверьте, не убудет. Всего лишь жест доброй воли, проявление…ммм… гуманизма. Поцелуйте меня, и, коли пожелаете, разойдемся миром.
Дочь лесника хоть и не верила в сказки, но она была девушкой. Самой настоящей юной особой, а значит существом крайне любознательным. Согласитесь, не часто вам выпадает встреча с говорящей лягушкой. А если выпадает… разве… разве вы не проявите пусть капельку любопытства и не пожелаете узнать, чем эта несказочная сказка закончится?
— А вы обещаете не превращаться в огнедышащего дракона? — осторожно спросила Дочь лесника.
— Даю вам свое слово, — честно заверил лягушка.
— А в принца?
— А это зависит от вас…
— В таком случае я попробую.
Дочь лесника аккуратно опустила корзинку на дорожку, взяла лягушку в ладони и быстро чмокнула в то место, которое по определению обязано считаться губами.
— Огромнейшее вам спасибо, — проговорил высокий, стройный мужчина, стряхивая с ворота кафтана магические пылинки. — Вы мне очень помогли. А теперь не окажите ли мне честь, став моей законной супругой?
— Принц! — ахнула Дочь лесника.
— Король!
— Король? Но разве лягушки не должны превращаться в принцев?
— В теории должны. — Серьезно отвечал король. — Но вот в чем дело – вы не принцесса. Это от поцелуя принцесс лягушки превращаются в принцев, а от поцелуя дочери лесника – в королей. Согласитесь, здесь есть своя логика: каждая принцесса мечтает о принце – такие они ограниченные (и, к слову, легко доступные), а простые девушки знают себе цену, им мало и короля. Технически, — продолжал король вдохновенно, — превратить лягушку в принца легко – не нужно особой силы, достаточно родиться заурядной принцессой, а вот сделать из лягушки короля – тут надо быть настоящей королевой, пусть и рожденной в сторожке лесника. Поэтому выходите за меня замуж, и я обещаю быть вам прекрасным мужем, а вы поможете мне оставаться королем…
Дочь лесника ничего не оставалось делать, как согласиться. Ведь короли на дороге не валяются… а если и валяются, то не каждая догадается посмотреть под ноги.

@темы: Творчество

---

Театр одной роли

Начало лета едва ли стоит определять календарной датой. Календари, подобно богословам и политикам, не просто лгут, но еще и дорого берут за свою ложь. Нет, это не грустно, и даже не печально, это обыденно, а обыденность – единственно известное воплощение реальности и самое распространенное состояние человеческой души. Так уж распорядилась судьба. Или эволюция.

Семен Семенович определял смену сезонов по кафе. Маленьким, для кого-то, быть может, уютным уличным кафе, что с первыми лучами теплого июньского, иногда майского солнца распускаются вдоль речных берегов, по обочинам парков и скверов. Маленькие уличные кафе под пестрыми зонтиками ядовитых грибов и палаточными тентами лагерей беженцев. Семен Семенович не любил подобные кафе и по возможности старался избегать их, обходить стороной, если не кварталом, то хотя бы улицей. Но сегодня обстоятельства вынудили его изменить старой привычке, и он сидел за круглым столиком под жутко зеленым зонтом, неловко ерзая на жестком стуле и теребя пальцами помятые края изношенной шляпы. Любовь к женщине сильнее привычек. Она вообще сильнее всего на свете. По крайней мере так хочется на это надеяться.

Еще ~7017 символов

Семену Семеновичу было тридцать два. До возраста Христа оставалось прожить целый год, но даже за столь, казалось бы, незначительный срок существования на Земле, Семен Семенович успел сполна вкусить горестей и радостей, уготовленных роком среднестатистической единице. Он не считал себя неудачником, или человеком с не сложившейся судьбой, и уж тем более ни в коем случае не назвал бы себя мучеником. Но до радостного обывателя, счастливого зарплатой и случайной знакомкой в ночном переулке ему было далеко. Душа Семена Семеновича обладала той удивительной частотой настройки, которая нередко превращает людей в романтиков или безумцев. Впрочем, велика ли разница. В последние недели Семен Семенович перестал задумываться о фундаментальных основах бытия. Потому что полюбил. Ее. Единственную.

Возлюбленную Семена Семеновича звали Татьяной. Она недавно перевелась на завод с соседней фабрики. Экономист по образованию, Татьяна быстро заняла свою нишу в дружном рабочем коллективе и практически сразу прослыла всеобщей любимицей. У нее были изумительно карие глаза и золотистые волосы. Завистницы поговаривали, будто Татьяна красится и естественный цвет ее волос ничем не отличен от привычного мышино-серого… Семен Семенович не верил. В его настоящей любви все должно быть настоящим. И волосы, и улыбки, и слова.

Минул полдень. Татьяна опаздывала. Семен Семенович сидел за столиком и пил третью кружку кофе. Погода стояла жаркая, исколотый тонкими каблучками женских босоножек асфальт плавился, едва ли не растекаясь чернильными лужицами по мостовой. В деловом костюме было душно, Семен Семенович потел, утирал лоб клетчатым платочком и растерянно улыбался. Ему было стыдно. Стыдно за раскрасневшееся лицо, черные пряди волос, прилипшие к вискам, и за стыд. Собственного стыда он тоже стыдился.
Сегодня Семену Семеновичу предстоял серьезный разговор. Будучи по профессии простым бухгалтером, ему редко приходилось вести серьезные разговоры, мир цифр и графиков был куда ближе, если не сказать роднее. Цифры не умеют смеяться в лицо и снисходительно качать головой. А люди умеют. Но помимо признания в любви Семен Семенович решился открыть Татьяне одну тайну. Самую сокровенную тайну. Страшную тайну. Семен Семенович родился героем. Да-да, настоящим героем из тех, чьи подвиги в древние времена воспевали в легендах, а ныне… ныне прорисовывали в дешевых комиксах. Он умел летать и прожигать взглядом металл. Семен Семенович не знал точно, откуда взялись такие способности. Может, это был божий дар; может, последствия радиации и испытаний атомного оружия. Никто не дал бы точный ответ. Да он и не нужен. Никогда не задавайте герою вопрос «почему».

— Семен Семенович, простите, я опоздала.
Голос Татьяны заставил Семена Семеновича вздрогнуть. И не только голос – жидкое золото волос, аромат фиалковой воды и лучезарная улыбка на скуластом лице.
— Ничего-ничего, — проговорил он, снова краснея. — Я даже не заметил, как пролетало время. Присаживайтесь.
Татьяна кивнула, расправила подол желтого платья и уселась напротив.
— Татьяна, хотите кофе?
— О, нет. Я успела позавтракать. Так что вы хотели мне сообщить, Семен Семенович? Ваше приглашение было таким неожиданным. Вы, право, слегка меня смутили.
Семен Семенович отвел глаза в сторону и принялся с новой силой теребить поля шляпы.
Наделив противоестественными способностями, природа напрочь лишила Семена Семеновича умения общаться с женщинами. Женщины пугали его, заставляли давиться словами и целыми фразами. Рядом с женщиной Семен Семенович чувствовал себя дураком и, подобно речной беззубке, наглухо закрывался в твердой известковой раковине. Но сегодня… сегодня все было по-другому. Была любимая женщина и все сжигающая потребность в откровенности.
— Татьяна, — начал Семен Семенович, чувствуя, как сердце в груди предательски екнуло. — Прошу, не перебивайте меня. Мне сложно говорить. Я… я никогда не говорил такого прежде, поэтому заранее простите. Я должен высказать все. Я давно наблюдаю за вами и… это наблюдение – самое прекрасное, что когда-либо случалось со мною в жизни… Вы не подумайте, будто я какой-то… какой-то нездоровый. Вовсе нет, я вполне здоров… Мне… я люблю смотреть на вас, вашу улыбку, на ваши волосы, — Семен Семенович сглотнул и торопливо добавил. – И я уверен, они настоящие… Ох, простите!
— Не за что, продолжайте.
Улыбка на лице Татьяны медленно таяла.
— Да, Татьяна. Вероятно, вы уже все поняли. Я влюблен в вас. И любовь моя чиста и искренна. Каждое утро я начинаю мыслью о вас и без вас день мой неполон. Вы – самая очаровательная, умная, замечательная женщина в мире. И я отдал бы жизнь за одну возможность прикоснуться к вашей руке… Ощутить ладонью вашу кожу. Вы так прекрасны, Татьяна! Ах-х… Я люблю вас, люблю!
— Очень мило, Семен Семенович…
— Прошу, еще минуту. Еще минуту… Но это не все, — Семен Семенович по привычке закусил губу. — Я должен сделать вам одно признание. Видите ли, Татьяна, я не обыкновенный человек. Да-да, бесспорно так утверждает каждый ваш поклонник. Однако я действительно необыкновенный человек. Я… я герой. Я умею летать! Хотите полетаем вместе? Верне даже не так… Вы слышали об астероиде? Том самом, который, по заверениям дикторов и ученых, собирается пролететь... как писалось в газетах?.. в опасной близости от Земли? Хотите, я уничтожу его для вас? Устрою метеоритный дождь!? Это будет поистине незабываемое зрелище! Ах, Татьяна, я люблю вас… Люблю, как никто никого не любил.
И Семен Семенович замолчал. На несколько минут мир затопила тишина, абсолютная тишина, без малейшего намека на существование звуков. А потом Татьяна заговорила. Холодно, незнакомым голосом.
— Извините, Семен Семенович, я думала, вы серьезный человек. А вы оказались шутом. В вашем-то возрасте быть взбалмошным мальчишкой! Это неприлично! Герой? Конечно, герой. Каждый человек герой, особенно тот, кто громче остальных кричит о своем героизме. Вы… вы… наверное, смеетесь надо мной. Я не привыкла к подобному отношению, — Щеки Татьяны вспыхнули. — Извините, извините, я должна идти. Прощайте.
— Постойте! — крикнул Семен Семенович. — Я могу доказать. Я герой! Только дайте мне шанс…
— Шанс? — ухмыльнулась Татьяна. — У вас был шанс, пока вы не начали нести бред. Героев не бывает. А если вы хотели стать первым – могли бы подарить мне сережки, или браслет. Слишком глупо верить, будто все женщины – наивные дурочки. Я не такая.
Татьяна встала из-за стола, поправила платье:
— И я действительно крашу волосы, — добавила она, прежде чем окончательно разбить сердце Семена Семеновича.

Прошла неделя. Семен Семенович перестал быть героем. Потому что расхотелось. Потому что какой он герой, если не умеет завоевать любимую женщину. Мысли в голове его путались, а графики скакали перед глазами. Обидно, конечно, но ничего не поделать. Жизнь – театр одной роли. И никого не интересует ваше амплуа.
Еще несколько дней Семен Семенович вспоминал об астероиде. Да, он его вовсе не выдумал, и астероид в свой час пролетал поблизости от Земли... где и был успешно расщеплен одним из новомодных спутников. Семен Семенович новости улыбнулся. Каждому времени свои герои. Каждый женщине свой герой. А кому-то достаются графики…

@темы: Творчество

---

Александр Семенович отличался тем видом врожденного такта, при частой публичной демонстрации которого можно заслужить обидное прозвище «тюфяк». Но нет такой привычки, что нельзя изжить, пускай и весьма болезненно.
С недавних пор Александр Семенович озадачился некой загадкой. Крайне любопытной, противоречивой и с легким намеком на неприличные обстоятельства…
Работая слесарем, по долгу службы Александру Семеновичу приходилось сталкиваться с невероятным множеством людей; с одной частью он навсегда прощался после первой встречи, с другими сближался, заводил дружбу. Теодор Геннадьевич, заядлый садовод, принадлежал ко второй категории. И именно он послужил причиной нынешних душевно-философских терзаний Александра Семеновича. Вернее, не сам Теодор Геннадьевич – только его лоб, за последний месяц успевший обзавестись таким количеством шишек, «хребтов» и выступов, что приобрел пугающе противоестественное сходство с Уральскими горами.
И вот однажды Александр Семенович решил забыть про свое врожденное чувство такта и задать вопрос напрямик.
— Знаете, Теодор Геннадьевич, гляжу я на вас и все не могу взять в толк, что же с вами происходит… Ваша голова, она… несколько помята.
Александр Семенович сконфуженно улыбнулся.
— Понимаю, дорогой друг. Но, как вам должно быть известно, я увлекаюсь садоводством. Развожу цветы. Особенно люблю розы… Они такие возвышенные… Но, видите ли, наградив чутким пониманием красоты, природа обделила меня крепкой памятью. Я вечно забываю, где оставил грабли…
— О-о-о…
— Да-да. Ничего не могу поделать. Каждый раз оставляю эти несчастные грабли где-то между борозд, и каждое утро наступаю на них. Порою мне начинает казаться, голова моя со дня на день расколется. Беда, дорогой друг… Беда… Никакие лекарства не помогают, ничто… ничто в мире не способно укрепить мою память… Так и живу
Александр Семенович задумался…
— Слушайте, Теодор Геннадьевич! — вдохновенно выпалил он через пару-другую минут. — Я придумал превосходнейшее решение! Если вам не удается укрепить память, может вам перестать пользоваться граблями?
— Хм, — неоднозначно хмыкнул Теодор Геннадьевич. — А розы?
— Я все продумал! Смотрите…

Пролетела неделя, наступил момент следующей встречи. Александр Семенович пришел в дом к другу и к собственной гордости, обнаружил, что голова того в полнейшем порядке. Синяки и шишки зажили, не оставив следа. Но нечто странное случилось с его походкой. Теодор Семенович жутко хромал. И, вероятно, на обе ноги.
— Что с вами стряслось? — спросил Александр Семенович с порога.
— Ах, я последовал вашему совету, дорогой друг, — отвечал Теодор Геннадьевич. — Я сменил грабли на вилы. Вы могли заметить, голова моя больше не страдает, но за здоровую голову пришлось заплатить ногами. Отныне я забываю, где оставил вилы…

@темы: Творчество

---

Смерть – единственное обстоятельство, при котором вас помоют, расчешут, прихорошат, нарядят в костюм, вычистят ботинки, предоставят ночлег и за оказанные удобства вам не придется платить из собственного кошелька.

@темы: Мысли вслух

---

Да, я сделал это. Я поступил в Литинститут... Ох, графоман с дипломом? Это настолько смешно, что начинает казаться серьезным.

@настроение: =)

@темы: Мысли вслух

---

В действительности я относительно давно вернулся. Но в силу благословенного мотания из Москвы и обратно ничего не успеваю сделать. Я стал преступно ленив к работе и мрачно-равнодушен к перу. И состояние это продлится минимум до середины следующей недели. А дальше… А дальше на все воля теории вероятности, которая при всей своей невероятной самоуверенности обожает вытворять забавные кульбиты и прочие сюрпризы. Буду графоманить. Обещаю.

@темы: Просто

---

Все, уехал на КОН.

---

И создал Господь человека по образу и подобию своему...
И пришла Эволюция...
И все испортила.

@темы: Мысли вслух

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

— Не пятнайте мой светлый образ таким понятием как "благородство". Я слишком честный, чтобы быть благородным.

@темы: Мысли вслух

---

Некоторые люди так упорно высматривают своего журавля в небе, что синица в руках успевает умереть от голода. Или удушья.

@темы: Мысли вслух

---

Один год

Рассказ

Илнэрэ, спасибо за идею. Рассказ всецело принадлежит тебе.

Это началось примерно год назад. Может больше, может меньше. Неважно. Это началось примерно год назад. Обычный эксперимент, полушуточный, ничего не значащий и ни к чему не обязующий; эксперимент из тех, что забываются через день-два, не оставляя ни царапины, ни вмятины на матовой скорлупе жизни. Скорлупа… А может, на курице жизни? Собственно, ведь ни один ученый так еще и не сумел доказать первопричинность курицы и генеалогию снесенного ею яйца. Он редко задумывался о вселенском мироустройстве. Счета за свет, работа не в счет и будни без света мутной ряской покрывали сознание, разжижали мысли и цементировали желваки на скулах. Он завтракал безвкусной кашей, пил хлорированную воду и делал записки на полях старой, потрепанной, оставшейся с университетских времен тетради. Записки были глупыми – купить хлеб, купить молока, не умереть со скуки, починить кран в ванной. А потом начался эксперимент. Примерно год назад. Может чуть больше.
Через месяц он заметил деревья. Обычные зеленые деревья с темной корой и липким, застревающим где-то в районе переносицы запахом. Заметил кошку, методично вылизывающую длинный, пушистый рыжий хвост, похожий на ершик. Заметил типовую серую кирпичную пятиэтажку, облепленную нетипично золотистыми, оранжевыми, красными и перламутровыми тельцами солнечных зайчиков, пойманных в ловушку, размазанных и расплющенных стеклами пластиковых рам бесчисленных, безликих, бессмысленных окон, таящих за распахнутым зевом, в глубине бетонно-кирпичных утроб бесчисленное множество бессмысленных жизней безликих людей. Заметил и чертыхнулся. Это погода. Жара и проклятый июль.
Через три месяца хлорированная вода стала казаться водянистой хлоркой. И он перешел на лимонный чай.
Через пять месяцев он заметил соседку. Заметил ее молодость, обезображенную сквернословием, спорами, руганью; мужем, уверенным, что лучший аргумент в беседе с женщиной – дубина, а лучший способ ухаживать – цепкий хват за волосы. Белые волосы, шипящие перекисью от одного взгляда. Заметил и понял, что больше они никогда не станут спорить, перебрасываться недобрыми фразами, недобрых соседей. Фразами ничего не значащими, ни к чему не обязующими, из тех, что забываются через день-два, не оставляя ни царапин, ни вмятин на скорлупе жизни. Или на костях вселенской курицы.
Закурил. Последняя сигарета долго не хотела разгораться, но сдалась, наполняя никотиновым умиранием легкие. Он улыбался. Эксперимент длился чуть меньше года. Неважно.
Через семь месяцев он снова заметил деревья. Голые с темной корой, выбеленными ветками и странным, наверное, чуточку напоминающим лимонный запахом. Заметил типовую серую кирпичную пятиэтажку, облепленную нетипично золотистыми, оранжевыми, красными и перламутровыми тельцами солнечных зайчиков, пригретых стеклами пластиковых оконных рам, бесконечно оберегающих покой бесчисленного количества солнечных зайцев людских жизней, пойманных в ловушку бетонно-кирпичной утробы. Заметил кошку, с гордо поднятой головой и дивно зелеными глазами, с роскошным рыжим хвостом.
Через девять месяцев пришло спокойствие. Он перестал завтракать безвкусной кашей и полюбил вареные яйца, снесенные вселенской курицей на одном из мировых птицефабрик. Научился видеть картины в деталях, и целостность деталей картин. На полях тетради появились рисунки и стихи. Пока черно-белые, но уже не о хлебе и поломанном кране. Поджигая сигарету, он улыбался, а, выбрасывая окурок, говорил «спасибо».
Эксперимент длился чуть больше года. Может чуть меньше. Неважно. Выходя из дома, он включал свет по всей квартире, не забывая о туалете и ванной. Искусственный электрический свет, преданно ждавший его возвращения с работы. А, возвращаясь, он нажимал на выключатель, и квартира тонула в мягком сумраке. Садился в кресло и глубоко дышал. Весь день он проводил в камере дневного света, окруженный искусственной суетой полуорганической жизни. И сперва эта жизнь казалась кошмаром, но потом он научился выключать свет по приходу домой и, словно очнувшись от скверного сна, впитывал в себя естественную, целебную темноту. Живую, дышащую, яркую до рези в глазах темноту. Со временем дневная жизнь переросла кошмары. Достигла совершеннолетия. Это сон. Обыкновенный сон, ничего магического; сон, после которого он просыпался каждый вечер в квартире с выключенным светом. И улыбался. Эксперимент длился чуть больше года. Чуть больше года днем он жил в темной квартире, учась ценить свет. И, может быть, научился. Хотя какая разница. Это длилось чуть больше года, или чуть меньше. А вселенская курица продолжала нести яйца.
Приходя домой, он просыпался. Выключал свет и просыпался. Теперь бы научиться не бояться пробуждения.
Чуть больше года, или чуть меньше. Какая разница.
Он проснулся.


Немного не мой стиль, поэтому за ранее прошу прощения за возможную нестройность.

@темы: Творчество

---

Экзистенциональная философия

— Я становлюсь слишком человечным, — задумчиво проговорил Змей Горыныч, краем правого глаза левой головы посматривая на младшую сестренку Бабу Ягу, которая с недавних пор прославилась в семейном кругу своей удивительной тягой к архаичной философии гуманизма. — Слишком человечным.
Стоял ясный летний полдень. В густой, маслянисто-зеленой траве стрекотали кузнечики. Дурманил тяжелый запах липы и иван-да-марьи.
— Знаешь, дорогой братец, — отвечала Яга. — С метафизической точки зрения, все не так уж и плохо. Человечность, конечно, изначально антагонистична самой сущности нашей с тобой, нечестивой природы, коей характерна повышенная, эйфористичная, я бы добавила гиперболизированная и граничащая с экзальтацией тяга к деструктивизму, обусловленная эволюционно сложившейся…
— Я становлюсь слишком человечным, — печально повторил Змей Горыныч.
— Ну, дык я и говорю, — снисходительно продолжала Яга, — Гиперболизированная деструктивность, обусловленная экзальтацией…
— Слишком человечным…
— Антагонистичной эволюции… Тьфу!
Солнце стояло высоко над горизонтом. Баба Яга сплюнула в траву и зло посмотрела на брата.
— Ну, тебя, окаянного нехристя, совсем с мысли сбил. От заладил «слишком человечным, слишком человечным»! Дык иди к своим человекам, раз такой человечный, а у меня совета не спрашивай. Я ж говорю деструктивная эволюция, гиперболизированная антагонистичностью! А ваще-то человечность – штука хорошая. Доброта к примеру. Больше добрых людей – больше людской приплод, больше доброты – жирнее человек, жирнее человек – нам вкуснее, и брюхо от голода не сводит. Философия! Только ты того, гляди, чтоб твоя человечность тебя в голод не завела. А то очеловечишься…
— Так и я про тоже! — всхлипнул Змей Горыныч. — Я становлюсь слишком человечным! За одно сегодняшнее утро семерых съел! Во мне столько человечности, что я уже скоро в свою пещеру влезть не смогу, или самого разорвет, или пещера треснет. А жить где-то надо. Я слишком человечный! А ты со своей «деструктализацией»! Уууууу!

@темы: Творчество

---

— Убийца! Вы совсем не цените человеческую жизнь!
— Напротив. Ценю. Потому как если и отнимать у человека что-то - то очень и очень ценное.

@темы: Мысли вслух

---

Эфа

А какой бы сегодня мог быть хороший день. Не сложилось. Во всем виноват апрель.